Кандибобер.
На скамейке в скверике плакала старуха. Отнимет платочек от глаз, густо сморкнется и опять: «У-у…».
Подсел к ней бородатый гражданин средних лет, с портфелем.
Он представлял, пожалуй, самую неочевидную из наук – психологию. И хотя он спешил, не раздумывая принял участие в пожилом человеке, – а ну помирает? Это ли не прекрасно?
Тронул плачущую за плечо: – Вам плохо?
Люди старой закалки неохотно делятся болячками, но эта и не думала менжеваться: – Хуёво! – говорит.
В нос шибануло спиртным. Психолог с отвращением отшатнулся, было на попятный, но старая впилась костлявыми крючьями, как коршун и взмолилась:
– Не пужайся, паренёк. Я в рот не беру. Это он заставляет. Пей, говорит, или в мертвую волью. Ещё и издевается. Три пердинки до смерти, кличет. А мне больше семидесяти не дают.
Психологу стало неловко за предвзятость. Старушка кажется была в беде.
– Кто он? – спросил бородач.
– Толя внук. Споить хочет и в психушку притулить, а в квартирке моей одуплиться. Намедни поколотил, что закурить не дала. А я бросила еще в пятьдесят третьем, – как Сталин на повышение ушел. Теперь курево наготове держу. – сметливая старушка хлопнула по карману кацавейки – брякнули спички.
Это было так возмутительно и бесчеловечно, что у психолога сжались кулаки. С большим вниманием он слушал злоключения несчастной и мрачнел.
Аж борода наэлектризовалась, как при дикой грозе, когда немыслимые молнии ебашат в землю, заставляя червей копать наружу, а млекопитающих наоборот.
Со слов старухи, внук бухал, как лабораторная крыса, помазавшая губы в рамках исследования алкоголизма.
Будь у Толи отец, он бы переломал мальчику руки и паршивец забыл, как прикасаться к рюмке. И никто не осудил бы подобную уловку, ибо Толик катился по наклонной, как ржаной разъебай Колобок на ланч к лисе.
Даже Макаренко. Как-то зимой он взялся за наган, и лишь благодаря нежеланию самому чистить снег, не отправил к праотцам беспризорника.
Под прыгающим дулом шпалера, юный пария понял, – лучше копать, нежели быть закопанным, – и вприпрыжку чистить сугробы. И впредь не залупался, а перековывался повышенными темпами.
В книжке с характерным названием «Педагогическая поэма» об этом честно тиснуто. Автор как бы тонко намекает – разумному, доброму, вечному не помешают пистолеты…
Но, родители Толика опочили, а у бабушки нет вороненого аргумента, чтоб диктовать добрую волю по заветам тов. Макаренки.
А сколько лет внуку, спрашивает психолог. Ах, восемнадцать стукнуло. Тогда полноте убиваться, любезная! Завтра ему в армию, там исправится. Веселей! – вспомните же киноленту «Солдат Иван Бровкин».
А она ему: – Куёвкин. Не годен он, – пальцы на ногах сросшиеся – ласты, не ноги. Чем он флоту не угодил, ни пизды не втыкаю!
Психолог развел руками: – Тогда, остается милиция. Там уж точно приструнят.
Старушонка истово отмахнулась: – Лягавка?! Да что я, коллаборационист, – своих в бастилию? Не. Знамо терпеть, покуда не утрамбует. Эх, жизнь моя проперженная, прохоря мне в жопу … – пригорюнилась она.
Старуха на грани, отметил мозгоед, – уже исподволь пользует лексикон подонка. Представляю, что за удушливая атмосфера окружает бедняжку...
А у самого, от этакой простодушной обыденной жертвенности: «знамо терпеть…» – ком в горле.
Побарабанил пальцами по портфелю, подергал за бородку и… вдруг осклабился, просиял: – Есть идея, и есть нужный человек – добрый приятель. Ручаюсь, Толик оставит вас в покое, или я не знаю шкурной психологии деградирующей личности. Поможем вам.
– Валяй, покуда когти не отбросила. – дала добро на акцию бабка.
Толик курил на лавочке, когда бородач спросил огоньку.
Чиркнув спичкой, психолог на мгновенье взгляну в лицо угрюмого юноши.
Молодое, оно уже несло печальные черточки преждевременного утомления и отупения. В запавшие глаза под сумрачно набрякшими веками было тягостно взглянуть.
«Две голубые дырки во внутричерепную пустоту» – с неприязнью констатировал психолог и не без удовольствия отметил меткость сентенции.
– Полярники курят только Мальборо. – сказал он, пряча в карман заветную красно-белую пачку и возвращая Толику спички.
Развязно брякнулся рядом, – протянул ноги, затянулся добрым табачком.
– Вы полярник? – без малейшего пиетета к мужественной профессии, спросил негодяй.
– Да. Помоложе был, кочумал на льдине, что Умка. Хватил лиха: дубарина, сухари да тушенка, ни тебе пива, ни баб. Не то что нынче...
Толя несколько оживился: – А сейчас баб разрешили?
– Да. – охотно отвечал незнакомец. – Секретная директива пленума ЦэКа разрешила фей на полярных станциях. Даешь подписку не трёкать, и шатай шатуру.
– В смысле?
– Бацайся сколько хочешь, – КПСС одобряет. Половой вопрос в условиях вечной мерзлоты снят.
У Толика шурупы повылезли: – А-а…Вон как... А они красивые?
– Ты че бля?! Красёны-комсомолки, валькирии Чукотки. Бешеная вишня.
– Кхым, – говорит Толя. – А как там… вообще?
– Это ты про романтику: серверное сияние, то сё?
– Про оклад.
«Никакой эмоциональной вовлеченности, эмпатии. Деньги всё! О, какой неприятный, низкий тип» – препарировал психолог молодчика.
– Полгода зимовки – «Запорожец». Еще и погудеть останется.
– Полгода это дол…
– Пролетают, как каникулы на бабушкиных плюшках. – отрезал бородач. – Здравница ВЦСПС: фикусы, светло, бассейн, байковая пижама. Кукурузник с витаминами: паюсная икра, сервелат, огурчики. После смены двести пятьдесят коньячку и пиво от пуза. А коли мало, – так всегда ж можно допиздеться...
Бородач подмигнул.
Толик потер лоб. Эх, промолвил, деньги мне позарез...
Полярник живо отбросил окурок и врезал задушевно: – Понравился ты мне. Себя в молодости вспомнил. Ступай по этому адресу, там сидит вербовщик, скажешь от меня, – он мой кореш, он поможет. Не благодари…
– Вырезать аппендицит вы уже не успеваете, но залечить зубы вполне.
С приятнейшей улыбкой, но ледяным взором, вербовщик оттиснул печать на трудовом договоре, – отступать Толе стало некуда.
– Послезавтра, в девять ноль-ноль, на вокзале.
Толик замялся: – А подписка?
– Какая? – вылупился вербовщик.
– О неразглашении. Ну, что женщины… Что я их того…
Вербовщик выдвинул ящик стола. Пошарил там и развел руками: – Бланки кончились.
Толя заметно встревожился: – Как же без допуска, товарищ? Все того, а я не того…
Трухай себе на половое здоровье, говорит тот. Вернешься, задним числом подпишешь. Обычное дело. Ну, бывай. Привет товарищу Кулаковой.
– Передам. А кто это?
– Приятная девушка. Подружитесь…
Станция на здравницу не походила. Железные шале, смахивающие на морские контейнеры. Глаза невольно искали надпись «Совфрахт».
Из баб, на огонёк заглядывали лишь белые медведицы с пиздюками, – наглыми, что цыгане. Румяные комсомолки мерещились во сне, а валькирия Пьеха висела на стене.
Кукурузер с витаминами прилетит, лишь если кто занеможет по тяжелой. А из вкусненького, в пресловутом гастро-самолете лишь слово «кукуруз».
А погода такова, что бывалоча (бают старожилы), биплан прикандёхает забрать уже филе минтая в глазури – промороженный труп романтика.
Спирт был. В медицинских целях. Стаканчик вина по праздникам, – с целью выбесить, не иначе. В остальном – «прохибишн», и ебашим, ебашим, ебашим...
Из любимых развлечений: просмотр северного сияния и сеансы односторонней связи с тов. Кулаковой.
Бассейн к чести сказать, был. Так и назывался – «бассейн Карского моря» бля.
Психолог двигался через сквер. Увидал старушку, коей оказал маленькую услугу. Подле неё сидел милиционер и что-то оживленно задвигал. Судя по скупым, рубленым жестам, он был зол.
Как психолог не спешил, но присел на соседней лавке. Развернул газету, – слухает.
– Ступай домой! – фамильярно требовал невоспитанный ментавр. – Ты опять пьяна! Стыд у тебя есть? Был бы жив Толя, полюбовался бы. Э-эх…
Махнул рукой и пошел прочь. Несколько обескураженный, но вовсе не сломленный смертью отщепенца, психолог догнал властелина обезьянника.
Извините, говорит, я случайно услышал про Толю. Шапочно были знакомы. Что произошло?
– Съели Толю.
– Кто?!
– Хуй в пальто. Медведи.
– Как?!
– С аппетитом бля.
Нахамив, власть тут же обосновала, – естественно я зол, говорит. Как участковый, я знал Толю – золото парень. Не пил, работал, заочно учился. И бабке энтой пить не давал. Носился с ней, что с порядочной. А она его даже поколачивала, что шкалики отбирал.
Парнишка с лица спал, – так замудохала. А недавно завербовался на севера. Подзаработаю, да и отдохну, говорит мне. А вы за бабусей пригляньте, одна она у меня.
Пиздозвон какой-то ему Пицунду посулил – поехал. Она от радости прыгала блядь до третьего этажа. Медведь его там и задрал. Такой кандибобер…
Психология, пожалуй, самая неочевидная из наук…
А. Болдырев.
